Донос мертвеца - Страница 10

Бояре успели настреляться вдосталь, и теперь последние из них возвращались с того берега с собранными вокруг мишени и выдернутыми из ствола стрелами.

Парень в колонтаре, долго круживший вокруг Юли, наконец решился задать вопрос:

— Скажи, боярыня, а вправду амазонки себе правую грудь выжигают?

— А ты, никак, пощупать хочешь? — вскинула брови девушка.

— Нет, нет, — шарахнулся паренек.

— А зря, — хмыкнула Юля. — Ладно, иди сюда.

То ли их разговора никто не услышал, то ли все достаточно поразвлеклись, но никто над латынинским новиком насмехаться не стал. Он послушно приблизился к девушке, не сводя глаз с ее груди.

— Тебя как зовут?

— Глеб Латынин, Никитин сын.

— Ты куда смотришь, Глеб? Вот туда посмотри! — Юля указала на сосну. — Лук есть?

— Да.

— Стреляй.

Парень помялся, но спорить не стал. Вытащил из висящего на боку колчана лук, наложил стрелу, сосредоточился и рывком вытянул вперед левую руку. Звонко тренькнула тетива, а стрела мелькнула в чащу где-то далеко, далеко левее сосны.

— Ну и как, Глеб, сильно тебе отсутствие груди помогло?

— Ну, не все так…

— Ты куда смотришь? — Юля, тяжело вздохнув, кивнула. — Ладно. Попадешь с этого места в сосну, дам потрогать.

— Так… Темно уже…

— Ну, извини, — развела руками девушка и повернула в сторону своих товарищей.

— Боярыня!

— Ну, чего тебе еще?

— А вторая… Тоже стреляет?

— Нет, она поет.

Подойдя к выстроившимся полукругом палаткам, Юля нырнула в желтую, извернулась внутри и высунула голову в круглый входной клапан:

— Инга, что-то ты и вправду давно не пела.

— Холодно чего-то, — поежилась та.

Зима заставила-таки певицу расстаться с коротким красным платьем и переодеться в обычное местное одеяние с огромным количеством длинных юбок, душегрейку и тулуп. Правда, на голове ее вместо положенного платка плотно сидел малахай с пушистыми беличьими хвостами над висками. Зато небольшой размер ноги позволил Инге, как и лучнице, надеть местные валенки.

— Вот именно, — поежилась Юля. — Холодно, голодно, повыть охота. У-у-у.

— Ну так поешь, чего скулить-то? — не выдержал Росин. — Каша на всех сварена.

— Не-а. Меня тут и без вас один тип покормить должен, — она перевернулась на спину зажмурилась и негромко запела:

Шумел камы-ы-ыш,
Деревья гну-у-улись
И ночка ту-у-умная была.
Одна возлу-у-у-убленная пара
Всю ночь гуляла до у-у-у-тра.

— Ты в ритм не попадаешь, — любезно сообщила певица.

— Ну и что? Зато громко, — и Юля продолжила:

Шумел камы-ы-ыш,
Деревья гну-у-улись
И ночка ту-у-умная была.
Одна возлу-у-у-убленная пара
Всю ночь гуляла до у-у-у-у-тра.

— Поела бы ты, Юленька, — попросил Игорь Картышев.

— Если честный, сам принесет, — улыбнулась девушка:

Шумел камы-ы-ыш,
Деревья гнулись
И ночка ту-у-умная была.
Одна возлу-у-у-убленная пара
Всю ночь гуляла до у-у-у-у-тра.

А поутру они вставали! —

не выдержав глумления над музыкой, продолжила Инга. —

Кругом примятая трава.
Да не одна трава примята,
помята молодость моя!

От природы могучий, да еще хорошо поставленный в училище имени Гнесина голос в вечерней тишине прозвучал так, что казалось, разверзлось небо, и на воинский лагерь обрушился глас небесный, мелко задрожали сосны, и закружился в морозном воздухе невесть откуда посыпавшийся снег.

— Класс, — удовлетворенно кивнула лучница. — Твоим голосом, Инга, горные породы дробить можно.

— Голос как голос, — обиженно пожала плечами певица. — Ни один нормальный профессионал, между прочим, в микрофон не поет. Нет еще в мире зала, который не перекрывал бы обычный человеческий голос.

— Сейчас — это точно, — с изрядной долей ехидства согласилась Юля. — О, и вправду идет!

Побежденный в соревновании боярин, смущенно приглаживая рыжие кудри левой рукой, в правой нес большой ломоть хлеба с разложенной на нем снедью — похоже, мелко нарубленным мясом. Ноздреватая хлебная мякоть пропиталась мясным соком почти насквозь и издавала соблазнительный запах богатого застолья.

— Я, пожалуй, вылезу, — решилась Юля, сглотнув слюну.

— Вот, боярыня, — воин протянул ей угощение. — Готовить сегодня все равно уже темно.

— Ничего, поход длинный, — «утешила» его лучница и принялась за трапезу.

Правда, ела она не мясо с хлебом, как все воины, а хлеб вместе с мясом, чем опять смутила боярина — но тому отступать было некуда, и он, немного выждав, пригладил русую курчавую бороду, пощипал себя за усы и спросил:

— А муж-то твой кто?

— Муж, — чуть не подавилась лучница. — С чего ты взял, что я замужем?

— Так, — окончательно запутался боярин, — годов тебе, поди, уже двадцатый. В поход пошла. Не одна же?!

— Слыхала, Инга? — обрадовалась девушка. — Двадцатый, говорят, пошел. Бяда.

В двадцать лет она еще только бросила сборную, порвав с большим спортом раз и навсегда — но хвастаться этим эпизодом своей биографии отнюдь не собиралась.

— Так что мне по-твоему, боярин, в монастырь теперь идти?

Воин промолчал. По его мнению, именно так и следовало поступить честной девушке, которой родители до восемнадцати лет так и не нашли мужа. Если, конечно, она не хотела, чтобы вскоре о ней, как о всякой старой деве, начали расползаться дурные сплетни.